В душную летнюю ночь спать в крохотной комнатушке, где спят и другие — даже если это жена и дети, — не слишком приятно. И когда — сразу после полуночи -Шмерл-дровосек проснулся, он тяжело дышал и обливался потом. Он выскочил из постели, сполоснул руки и, накинув на плечи халат, босиком выскочил на воздух…Была особая ночь, субботняя. На улице — тишина, все ставни закрыты, а над местечком, погруженным в сон, распростерто бесконечное небо, безмолвно взирающее на землю. И кажется дровосеку, что он наедине с Создателем. Возвел он очи горе и промолвил:- Ныне, Господи, самое подходящее время, чтобы внял Ты моей молитве и одарил бы меня сокровищем из Твоих несметных богатств.
Не успел он вымолвить эти слова, как узрел перед собой малюсенький язычок пламени, бегущий по дороге, и уразумел он: вот оно, сокровище! И кинулся он было бежать вослед за сокровищем, но тотчас же вспомнил, что суббота нынче, и закон запрещает двигаться быстрым шагом. И пересилил он соблазн, и пошел вслед сокровищу потихонечку. И — глянь, экое чудо! Как только он замедлил шаг, тотчас же и язычок пламени стал двигаться медленно, уже не бежал, как прежде. И расстояние меж дровосеком и сокровищем не менялось: не увеличивалось, но и не сокращалось ничуть.Шмерл продолжает шагать. Временами слышал он голос внутренний, из самой утробы: Шмерл, не будь ослом, воспользуйся случаем — подскочи, брось халат и накрой сокровище! И в то же мгновение он понимал, что это голос искусителя, подбивающего его на грех, — нельзя этого делать в субботу! И Шмерл сбросил халат, взял его в правую руку, будто изготовившись к прыжку, но, чтобы позлить искусителя, стал нарочно двигаться еще медленнее. И какова же была его радость, когда он увидел, что и огонек поступал точно так же…Так идет он и идет за огоньком, и вот уж они выходят из местечка. Дорога начинает извиваться, петляет, обегая поля и луга. А расстояние между ними не меняется даже на волосок, и видно, если кинуть халатик, до огонька он не достанет. мерл не сводит глаз с сокровища, а в голове у него рождаются разные мысли.Если завладеть сокровищем, можно бы на старости лет оставить работу: руки уже не те, ослабели… Но первым делом он купил бы жене место в синагоге, а то нет у нее настоящей радости ни в субботу, ни в праздник: сидеть ей негде, а стоять всю молитву тяжело, все силы ушли на детей… И новое плате он бы ей справил, и нитку жемчуга купил… А сыновей он отдаст самым лучшим учителям, самым достойным. Может, тогда Бог смилостивится, и станут они прилежно учиться…Для старшей дочери, Двоси, надо будет присмотреть хорошего жениха… Сейчас она за матерью носит корзины с фруктами, некогда ей даже причесаться как следует. А косы у нее длинные — до земли, а глаза — как у козочки…

— Нет, нет, благое дело овладеть сокровищем!

Сказал и тут же хватился: «Все это — дьявольский соблазн. Если суждено, то оно и так достанется ему, а нет — значит, нет… Эх, случись это в будний день… Да еще был бы с ним его Янкель!»

Да, его Янкель не стал бы мешкать. Нынешние дети… Кто их знает, чем они занимаются каждую субботу; тут и младший не лучше старшего… Учителя не ставит ни в грош, а когда тот хотел дать ему затрещину, вцепился в бороду. А у кого есть время присмотреть за ними? День-деньской пили-коли…

Он вздыхает и идет дальше. Временами он подымает глаза к небу.

— Эх, Господи! Кого Ты испытываешь? Шмерла-дровосека? Если хочешь дать, так дай!

И кажется ему, что огонек начинает двигаться медленнее. И тут — что это? — слышен звонкий собачий лай. Этот голос ему знаком, пес из Высокого — первой деревни за местечком. И тут он замечает на темном покрывале ночи светлые пятна — выбеленные хаты селян. Да, ведь здесь — субботняя граница, дальше идти нельзя! Он останавливается и шепчет вслед сокровищу:

— Нет, дальше я за тобой не пойду, нет-нет… Нельзя! Ты не мое!… Наверно, из недоброго места ты появилось! Создатель — да благословится Он — не станет насмехаться над человеком. Это все штучки, проделки нечистого…

Полный гнева, он плюнул в сторону «дьявольского отродья» и повернул назад, к местечку.

— Нет, — думал он про себя, — дома я никому ничего не скажу. Не поверят, а если чудом и поверят, то вовсе подымут насмех. Что для них суббота? И зачем хвастаться перед кем-то? Господь знает — и ладно. И кто поручится, что супружница моя не разозлится? Уж эти женщины!

— А ребята? Спаси Боже, голые и босые. Уж они-то, ясное дело, будут насмехаться, что им заповедь почитай отца своего… Нет, нет, ни слова никому! Даже Создателю он никогда об этом не напомнит. Если Он хотел совершить благое дело, Он и сам о нем не забудет…

И вдруг он ощутил во всем теле особую легкость, будто все его старые кости наполнились светом и покоем.

— Пфе, сокровище, суета сует… Что такое сокровище? Деньги, а деньги вводят в грех. С богатства начинается поклонение золотому тельцу…

И уже хочется ему поблагодарить Господа Всеблагого, что не дал искусителю сбить с пути, что дал ему силы устоять перед соблазном… И хочет он славить и восхвалять, говорить и петь. И припомнил он песню детских лет: «Царь, наш

Отец…» — И тут же, устыдившись самого себя, умолк.

Попытался извлечь из памяти хоть какую-нибудь молитву, какой-нибудь напев, подходящий к случаю, что-нибудь возвышенное. И тут заметил, что огонек, который остался там, теперь вновь перед ним, катится по направлению к местечку, катится медленно и как бы с удовольствием… А просвет между ним и сокровищем все тот же: не короче и не длиннее. Словно само сокровище вышло немного прогуляться в предрассветной прохладе, просто так, для удовольствия, по случаю субботы… А небо тем временем начинает светлеть, звезды гаснут одна за другой, а восток алеет, будто целая река света разлилась там.

А язычок пламени, двигаясь перед ним, заходит в местечко, сворачивает на улицу, где стоит его домишко. Вот он, домик. Дверь, которую он забыл прикрыть, все еще распахнута. Огонек вспрыгивает на порожек… входит в комнату. Он — за ним, огонек медленно вкатывается по полу под кровать, останавливается, покачиваясь, как ханукальный волчок… И не убегает. И тогда он берет халат, тихонечко-тихонечко, чтобы никого не разбудить, накрывает огонек. И тут видит, что через щель в ставне золотым лучом прокрадывается в дом утро.

Обессиленный, опустошенный, он садится на кровать и дает себе обет — до окончания субботы он никому не скажет ни слова, ибо иначе — не приведи Господь! -это может привести к нарушению святости субботы. Ясное дело, женщина не удержится, ребята — тем более. Сразу же захотят узнать, чего и сколько, станут считать… А стены имеют уши, а птица перелетная разнесет слух далеко, и донесется новость до синагоги и до молельни, и во все молитвенные дома — о неожиданном богатстве, о счастье, которое ему привалило, — и станут говорить, и обсуждать, и — не дай Бог! — из-за него утратит свою святость молитва. Да что там — и дома все будут только о том и говорить, и забудут и про омовение рук, и про, субботние песнопения, и про застольную молитву, и введет он в грех и домашних, и всех горожан. Нет, этого он не допустит!

Он лег в постель, закрыл глаза и даже повернулся лицом к стене — будто в самом деле спит…

А сокровище не исчезло. Сразу же после «Авдалы» приподнял он свой халат и обнаружил под ним мешок, набитый золотыми. И стал наш полагающийся на Бога дровосек богачом из богачей, и достиг он к старости изобилия и покоя.

Но и среди всего этого изобилия его супруга нет-нет, да и посетует:

— Владыка Милосердный, у этого человека камень вместо сердца! Это ж надо -в течение в<‘его длинного летнего дня не обмолвился ни словом, ни намеком! А от кого скрывал — от законной жены?

И вспомнит она, что именно в этот вечер, читая молитву «Бог Авраама…», особенно горько плакала, думая о том, какая она бедная и несчастная — ломаного гроша в доме не было…

— Сами собой слезы лились! — восклицает она. А он отвечает ей с улыбкой:

— Кто знает, может быть, именно из-за этого — из-за молитвы да из-за слез твоих сокровище и не исчезло.

И в самом деле: кто знает?…

«СОКРОВИЩЕ» Перец, Ицхок Лейбуш

Из книги «Шаббат. История, философия, литература»
«Амана» — институт публикаций по вопросам иудаизма для репатриантов

Материал сайта Мachanaim.org